Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Самое яркое и убедительное в романе Алексея Сальникова – всё, что не фантастично (то есть, мне не кажется, что он расширяет границы человеческого или заглядывает за них). Он прекрасно и точно передаёт человеческую психологию – именно человеческую, известную нам, в общем-то, и без того, не сверхчеловеческую / иночеловеческую, рассмотрению которой, казалось бы, призвано служить лежащее в основе романа фантастическое допущение: в земной жизни участвуют, корректируя происходящее, сверчеловеческие существа. Автор заимствует, видоизменяя их под свои актуальные надобности, элементы больших мифологий — собственно, почти единственно христианской: действующие у него под человеческими личинами ангелы, херувимы, престолы (с их предельно неясной у Сальникова иерархией), а также вполне дружественные им (и не очень-то от них отличимые) бесы и черти — все сплошь оттуда. Из обширной алхимической традиции автор заимствует гомункулов (видоизменяя их смыслы и устройство, согласно собственному произволу, едва ли не радикально: в частности, в его мире гомункулов никто не изготавливает искусственно. Зато они непременно сопровождают так называемых оккульттрегеров и тем самым вообще делают возможной их оккульттегерскую практику. Обращается он и к (пост)мифологиям малым, властным над нынешними умами (где-то на страницах книги мелькают, единожды помянутые, дементоры из Джоан Роулинг). Из многих традиций сразу, без внятных отсылок к какой бы то ни было конкретной, Сальников берёт идею реинкарнации, причём, что самое интересное, прижизненной: существам, подхватившим в XXI столетии в качестве своего названия словцо «оккульттрегеры» (в иные века у них, по всей вероятности, были другие обозначения), ради того, чтобы перевоплотиться, нет нужды умирать, тем более, что они, при сохранении определённых условий, бессмертны. (Вот и сюжет, – глубоко вторичный, инструментальный по отношению ко всей демонологии, которую автору чувствуется важным выговорить; вторичный настолько, что настоящее его развитие начинается во второй половине повествования: у оккульттрегера Прасковьи, претерпевающей очередные свои перевоплощения в 2019 году в городке на Урале, отнимают гомункула – лишая её тем самым возможности быть оккульттрегером. Она его разыскивает и возвращает. На этой кристаллической решётке осаждается много всего.)
В целом получается из пушек по воробьям: весь этот многосоставный инструментарий не усложняет видения ни мира, ни социума, скорее даже заметно это видение упрощает; отбирает у него метафизическую глубину. Более того, при этом размывается такая коренная, держащая на себе все без исключения мифологии мирообразующая оппозиция, как противостояние Добра и Зла. И уже совершенно отказывается автор от их христианских персонификаций — от Бога и Сатаны (то есть: мифологическую периферию христианства он берёт, к религиозной сердцевине даже не прикасается; так и хочется сказать — и правильно делает). Их там нет вообще, даже на уровне упоминаний, в результате чего вся демоно- и ангелологическая конструкция в романе напоминает курицу с отрезанной головой, которая, прежде чем упасть, ещё как-то бегает по кругу. То есть: Творца точно нет, а вот совсем обойтись без второго Лица Троицы — при активном-то востребовании христианского материала — всё-таки не получилось. Он мелькает беглым упоминанием, не открывая ни Своего настоящего имени, ни Своего лица. Зато автор делает смелое предположение о Его истинной природе (Христос у него – выросший, вопреки обыкновениям, гомункул). Не упраздняя исходной мирообразующей оппозиции, Сальников размывает, сильно ослабляет её.
Мне кажется, автор не использует всех предоставляемых его собственным замыслом богатейших возможностей (самое сильное в этом отношении — очень убедительное, физиологически точное описание воскрешения из мёртвых и пересечений границы жизни и смерти по нескольку раз в обеих направлениях). Бессмертие, многожизние (оккульттегеры с сопутствующими гомункулами перевоплощаются каждые четыре месяца), многообразие исторического опыта, которым обладают его «оккультрегеры» и сопутствующая им потусторонняя публика, умудряется совершенно не сообщить их мировосприятию новых, неожиданных измерений. Этот опыт не укрупняет их и даже не делает их умнее. Он (очень человеческим образом) даже и помнится весьма фрагментарно.
В целом вышел прекрасный реалистический роман, с узнаваемой, убедительно переданной фактурой провинциальной реальности, с виртуозно выстроенным сюжетом, не раз искусно обманывающим типовые читательские ожидания, но чего точно не открывает, так это, увы, новых горизонтов.
Андрей Василевский:
Признаюсь, не ждал слишком многого от этого романа, но разочарован не был. С большим интересом читал. Так сказать, не за деньги. А когда дошел до пространного и неожиданного для меня «Эпилога», совсем понравилось. Финалы — самое трудное, Сальников нашел нетривиальный и убедительный «выход» из романа. Дочитав, подумал: сколько же сил тратят эти существа (демоны, серафимы, оккульттрегеры), чтобы… Что? Чтобы наша общая жизнь была… Какой? А вот такой как она есть. То есть улучшить ее (по Сальникову) невозможно, а ухудшиться, испортиться она может легко (если, конечно, не прикладывать — буквально нечеловеческих — усилий). Такой вот консерватизм. Оккультный.
После прочтения этого романа в голове у меня почему-то всплыла старая добрая эпиграмма на «Альтиста Данилова» В. Орлова: «Сюжет романа замесил он с помощью нечистых сил. От демонов ему овация – роман сплошная демон-страция».
В книге А. Сальникова демонов тоже навалом; еще и ведьмы есть, и гомункулы, и даже вечно пьяные херувимы. Но, в отличие от текста В. Орлова, истории о них почему-то не создают впечатления постоянно усложняемого литературного мира и открытия неких новых реальностей. К сожалению, картина Вселенной в «Оккульттрегере» на удивление «плоская», как в советских реалистических романах 70-х гг. ХХ в. Просто в книге А. Сальникова «бытовуха» из жизни обычных людей заменяется бытовыми пробелами условно бессмертной нечисти. Но эта «экзотика в деталях» не уменьшает и не меняет общего ощущения – «неизбывный быт в неподвижном и неменяющемся мире».
Чувство «вязкости окружающего» дополнительно усугубляет и утомительное многословие автора. Возможно, это нарочитый прием, дополнительно воздействующий на читателя, и тогда он безусловно работает. Только стоит ли тратить время на книгу, чтение которой вызывает ассоциации с медленным передвижением по лесному болоту – это большой вопрос.
Ирина Епифанова:
Поначалу несколько мешало читать очевидное (и явно намеренное) сходство с «Альтистом Даниловым». По мере чтения это ощущение, впрочем, сгладилось и на смену его пришло другое: близости и узнавания. Это донельзя личное и субъективное ощущение, конечно, но, читая Сальникова, я жалею, что не я это написала. Потому что, если б умела, написала бы как-то. Все тщательно подмечаемые им бытовые детали — те же, на какие и я бы обращала внимание. Все его описания, на мой вкус, алмазно точны.
Мир описанного Сальниковым городка, помимо людей, населён сверхъестественными существами. И если ангелов похожих (пьющих, неприятных, жёлчных, да что там говорить, довольно мерзотных типов, вовсе не похожих на некие горние сущности) я уже где-то видела, да вот хотя бы в стареньком фильме «Майкл» с Траволтой. То концепция чертей здесь довольно интересная: они не творят зла, даже наоборот, зачастую стремятся помогать. Но они настолько совершенны и всё у них в жизни настолько распрекрасно (и выглядят всегда свеженькими, и одеты с иголочки, и во всех сферах всё ладится), что они просто самой своей безупречностью бесят людей и провоцируют их на худшее. Помимо этих двух «рас», есть ещё и чуть менее понятные оккульттрегеры. Совместно с ангелами и чертями они стоят на страже целостности реальности, уничтожая всяческую энтропию, мистические глюки и баги, вредящие людям и именуемые в романе «муть». А уничтожают они её методом так назывемого «переосмысления», придумывая этой прущей откуда-то из иного мира ереси и ахинее понятные, земные объяснения и тем самым обезвреживая её.
Главная героиня, Прасковья, как раз и есть оккульттрегер. Выглядит она как 25-летняя молодая мать с ребёнком-младшешкольником, но самой ей на самом деле она намного старши, живут оккульттрегеры не одну сотню лет, просто время от времени обновляются, «линяют». А тот, кто выглядит как ребёнок, это гомункул, вечный спутник и помощник оккульттрегеров, ещё менее понятное существо, не то ходячий пауэрбанк, не то хранилище информации, не то пульт дистанционного управления.
Прасковья борется в своем и окрестных городках с мутью при помощи знакомых ангелов и демонов, а мы понимаем, что все эти высшие и низшие сущности, по сути, те же люди. Мысль не новая, встречавшаяся и у того же Орлова, и в «Дозорах». Но мир Сальникова такой обаятельно депрессивный, такой щемяще знакомый, что ему уже, кажется, и не нужны оправдания из серии «почему это хорошо, хотя где-то когда-то похожее уже было».
Вадим Нестеров:
А вот это хорошо.
Сальников – самое бесспорное открытие в русской литературе последнего десятилетия, наличие таланта у уральского прозаика не отрицают даже недоброжелатели. При этом с Сальниковым случилось самое страшное, что только может случиться в отечественном литературном сообществе – он очень мощно стартовал.
«Петровы в гриппе» реально стали открытием и свежим воздухом. Как следствие – с автором все носятся, пытаясь залюбить его до смерти, и с 2018 года ждут от него новых «Петровых в гриппе». Новые книги писатель выпускает регулярно, но все какие-то… Не новые, короче. Но при этом – хорошие, что примиряет.
«Оккульттрегера» тоже не объявят «Мертвыми душами» народившегося Гоголя, никто не скажет: «Наконец-таки Сальников прыгнул выше головы».
Но роман при этом хорош, несмотря на избитый заход: ангелы и демоны живут среди нас, переложенные оккульттрегерами – своеобразным связующим звеном между людьми, бесами и херувимами. При этом никакого треснувшего напополам мира с дымящим разломом нет, разнообразное воинство не воюет, а, скорее, совместно выживает.
Ангелы в большинстве своем синячат и бомжуют, ибо что еще можно делать в нашем мире ангелам, бесы внешним видом и финансовым преуспеванием вызывают у людишек зависть, а оккульттрегерши – они исключительно женского пола – разруливают возникающие проблемы и поддерживают гомеостатическое равновесие.
С одной из таких не очень серьезных, но неприятных проблем – нанятые отморозки убили подругу и коллегу главной героини, оккультрегершу Наташу – книга и начинается. А это значит, что последнему оставшемуся в городке оккультрейгеру Прасковье Головняковой – прошу любить и жаловать — надо идти на поклон к сильно пьющему херувиму Сереже («что ни рожа – то Сирожа»), а он за просто так ничего не сделает… Хорошо еще – стоят новогодние длинные выходные, плюс непрошенным Ватсоном рядом трется подруга, демон и видеоблогер Надя…
Параллели с «Альтистом Даниловым» и «Ночным дозором» в перепевке для интеллектуальной прозы напрашиваются и потому автором филигранно обстебываются.
Автор вообще умеет и периодически жжот – то глаголом, то ненатужным остроумием, то среднерусской тоской.
Хорошая книга от плохой отличается в общем-то немногим – умением автора подмечать неочевидное, рассказывать небанальное и иногда запариваться нерешаемыми вопросами. Ибо нет ничего страшнее автора, имеющего твердые убеждения и непоколебимое понимание происходящего.
Вот за эти три умения Сальникову прощаешь многое – и чрезмерную говорливость, и неумение держать сюжет на длинных дистанциях (книжка в общем-то закончилась с новогодними выходными, дальше автор больше дурака валял, хоть и очень старался) и скомканный – не слитый, а именно скомканный – финал, причем с ненужной вишенкой.
Ну и главное, что меня купило – «Оккульттрегер», пожалуй, первый роман Сальникова, где в финале явственно брезжит светлое пятно.
Добро, Борисович, инда еще побредем.
Екатерина Писарева:
Алексея Сальникова люблю давно и нежно, начиная еще с его «Петровых в гриппе и вокруг него». Он пишет о русской реальности и русской хтони виртуозно, раскладывая нашу жизнь по нотам. Магический реализм Сальникова знакомо окутывает читателя, погружая его в камерный мир уральского городка, мир оккульттрегерки Прасковьи Головняковой и ее сына-гомункула. И вроде бы с текстом все хорошо, ровно, но он такой освоенный и знакомый, что не получается удивиться.
Я бы сказала, что роман Дмитрия Данилова (умудряющийся быть одновременно кинематографичным — почти сценарий или даже совсем он; описания скудны до аскетичности — сказано ровно столько, сколько нужно, чтобы выстроить съёмку, которая уже практически пошагово расписана — и при этом очень точны, — и психологичным) — если и фантастика, то в минимальной степени (это сильнее всего и действует). Скорее, это увеличительное, усиливающее стекло, поднесённое к реальности, в силу чего некоторые её (правда, решающие) черты делаются более резкими. Да и фантастическое допущение у Данилова, в сущности, не столь уж велико. Самое фантастичное тут, кажется, — даже не пулемёт, который в непредсказуемый день незаметно расстреливает осуждённого (и уж подавно не то, за что в этой версии реальности положена смертная казнь, — мало ли за что могут погубить и в нашей с вами), а без малейших сбоев работающий государственный механизм да редкостный комфорт, созданный для смертников в Комбинате «в порядке национального проекта гуманизации правоохранительной системы». Забота, так сказать, о клиентах.
Роман может быть прочитан как памфлет, социальная сатира на бездушную бюрократическую машину, убивающую, не задумываясь о том, что она делает, ничего личного — «Кто на смертную? Вы? Заходите. <…> Давайте, что там у вас» (была бы сатира, если бы было смешно. Но не смешно совсем, скорее горько), как социальная же притча, как антиутопия. Но это был бы только наиболее поверхностный уровень его прочтения (хотя этот момент тут тоже есть). Притча — может быть, только не (совсем) социальная, — глубже. (В качестве ближайших аналогов даниловского текста первым идёт на ум Кафка, — в основном из-за сочетания невозмутимо-ровной интонации и невместимости происходящего в человеческое восприятие. Но эта аналогия хромает: Кафка не психологичен, он работает с архетипами. Данилов — во-первых, тончайший психолог, во-вторых, показанная им реальность — наша, родимая точна фотографически, со всеми предметными, речевыми, антропологическими подробностями.
Итак, притча — об уделе человеческом как таковом, о реальности как таковой, которой нет до человека с его единственностью никакого дела, и о поведении перед лицом неотменимого. Неотменимое — и совершенно бесчеловечное — может быть воплощено, например, в законах государства (так напоминающего хорошо знакомое нам, что почти-почти узнаваемого. Чуть-чуть альтернативная история). В них оно тут для наглядности и воплощено, но это, в сущности, опционально (а ситуация — универсальна). Тут шире: о том, что и как человек делает, когда не может сделать ничего, даже если очень хочет изменить происходящее, даже если совершенно уверен. что всё должно быть иначе.
Открывает ли этот роман новые горизонты? — Скорее, позволяет отчётливее обыкновенного рассмотреть старые, как мир. Но это один из самых сильных текстов, представленных на конкурс (в моих глазах сильнейший его конкурент — роман Замировской, который действительно фантастичен и новые горизонты в самом деле открывает, — право, пока не могу решить, кому из них отдать предпочтение).
Андрей Василевский:
Трудно мне здесь говорить о романе, журнальный вариант которого как раз и был опубликован в редактируемом мной издании. В «Новом мире» печатались все крупные прозаические произведения Данилова, все пьесы, некоторые стихи. Сейчас Данилов — автор востребованный, дважды экранизированный, даже заласканный. Поэтому скажу так: если он вдруг станет лауреатом в этом сезоне «Новых горизонтов», то 1) нужно ли это Данилову? 2) нужно ли это премии? Не знаю.
Плох тот постмодернист, который не мечтает стать Кафкой. Или Набоковым. А лучше и тем, и другим вместе. «Взболтать и смешать». Иное дело, что результаты подобно «взбалтывания» оказываются обычно весьма спорными.
Вот и Д. Данилов решил смешать и объединить в одной книге «Процесс» и «Приглашение на казнь». Да еще и под видом «киносценария для чтения» (потому что вряд ли даже самый ярый сторонник «арт-хауса» среди продюсеров даст деньги на столь плохо подходящий для воплощения на экране текст). Но в итоговом воплощении мы в очередной раз столкнулись с бесконечным «повторением пройденного» – опять перед нами некая параллельная реальность (действие книги развивается в «Российской республике»); опять перед нами абсурдные законы и бездушная бюрократия; опять мы видим бессилие одного человека перед давлением безличной государственной массы. И хотя заканчивается текст Д. Данилова более двусмысленно, чем однозначный финал «Процесса», вторичность его по отношению к кафкианским идеям и подходам все равно видна. Стоило ли автору тратить время и силы на создание очередной «вариации на тему» – сомневаюсь.
И, кстати, Саша – это не мужик. Это – пулемет.
Ирина Епифанова:
Антиутопия-лайт от автора пьесы «Человек из Подольска».
Приставка «лайт» тут не чтобы пожурить за легковесность, а скорее чтобы подчеркнуть очень незначительное отличие описанного мира от нашего.
В мире романа вводят смертную казнь за преступления в сфере экономики и нравственности, притом что за убийства и грабежи — нет. Главный герой книги, филолог и преподаватель Сергей, как раз и оказывается осуждён за преступление против нравственности — связь со студенткой, не достигшей 21 года, обоюдно добровольную.
Работа судебной и пенитенциарной системы изображена предельно буднично и механистично. Подсудимый приходит в суд, напоминающий МФЦ, берёт талончик, ему зачитывают приговор и выдают направление в так называемый Комбинат, где осуществляется казнь. Это что-то вроде пансионата, где человек живёт на полном государственном обеспечении и в относительном комфорте до тех пор, пока его не расстреляют. А случиться это может и через пару дней, и через много лет. В коридоре, ведущем на ежедневную прогулку, висит автоматический пулемёт, который охранники называют Сашей, и однажды он должен сработать.
И Сергей постепенно проходит все эти классические стадии, отрицание-гнев-торг. Из-за минимальности фантдопущения и всё усугубляющейся абсурдизации действительности шкуру героя очень легко примерить на себя, оттого ему отчаянно сопереживаешь.
Авторский почерк тут, в целом, тот же, что и в «Человеке из Подольска»: нарочито простой язык, лаконичный сюжет, небольшой объём текста. То же ощущение нарастающего гротеска, та же горькая сатира. Но если в «Человеке» автор оказался заложником своего стиля: задумка хороша, а дальше эксплуатируется один и тот же приём, который в какой-то момент уже надоедает и попытки нагнетания абсурда вызывают только скуку, то здесь он вполне выдержал накал до самого финала.
Вадим Нестеров:
Главного героя этой книжки зовут Сережей, а Саша – это пулемет, который однажды застрелит Сережу.
Но это не точно.
Что же собой представляет «книга года» (официальный титул, между прочим, в сентябре 2022-го роман «Саша, привет!» получил премию «Книга года»)?
Близкое будущее. В стране под названием Российская республика введен режим Общей Гуманизации, в рамках которого возвращена смертная казнь. Но, во-первых, высшую меру дают только за преступления в сфере морали и экономические преступления (за убийства или изнасилование, например – нет), а во-вторых, режим смертной казни очень гуманный. Осужденные живут на полном пансионе, как в трехзвездочном отеле — с интернетом, соцсетями и дистанционным преподаванием в «Зуме».
Единственное отличие – на прогулку они выходят через Красный коридор, где под потолком висит Саша – выкрашенный в белый цвет пулемет, которым управляет генератор случайных числе. Однажды он выстрелит Сереже в спину и разнесет его на клочки за долю секунды – никто и почувствовать ничего не успеет, очень гуманно. Никто не знает – когда. Может, завтра, а может – через тридцать лет.
«Вышку» Сережа, в миру – старший преподаватель университета, получил за то, что по согласию переспал с 20-летней студенткой, хотя возраст совершеннолетия повысили до 21 года.
В общем, сбылась вековечная мечта оппозиционной гуманитарной интеллигенции — ее все-таки выведут расстрелять в кальсонах за баню, причем за реально совершаемое преступление.
Если вы ждете что-нибудь серьезное в стиле «Приглашения на казнь», «Процесса» или «Заводного апельсина» — вытрите мытую шею. Книга написана вот таким примерно языком:
«Серёжа подходит к подъезду, прикладывает к круглой штучке на железной двери круглую штучку на связке своих ключей, раздаётся писк, Серёжа открывает дверь, входит в подъезд, здравствуйте, Наталья Семёновна, Наталья Семёновна величественно кивает, Серёжа идёт к лифту, вызывает лифт, ждёт, лифт подъезжает, Серёжа входит в лифт, нажимает кнопку своего этажа, лифт начинает движение.
Лифт движется долго, долго, очень долго.
Лифт движется, движется.
Лифт всё движется, Серёжа неподвижно находится в лифте.
Лифт приезжает на нужный Серёже этаж.
Серёжа покидает лифт, возится с ключами, открывает дверь.
Серёжа входит в квартиру».
При этом автор вовсе не прост, и пресловутой «повесточкой» и «Рашкой-говняшкой» достоинства книги отнюдь не исчерпываются.
Современную творческую интеллигенцию он любит ничуть не больше, чем современную государственную машину, а современным кунг-фу – словесным глумлением — владеет мастерски.
Очень похоже, что Данилов сам немало поржал над теми критиками, что приняли его обличительный пафос за чистую монету. Потому как фейсбучную московскую интеллигенцию он тоже троллит совершенно невозбранно, пользуясь тем, что у тех в последнее время с юмором – полный ахтунг. Троллит, надо сказать, по всем позициям – от сетевых дискуссий до литературных премий.
Проблема, в общем-то, только одна: глум, как и любое гольное отрицание, бесплоден. На пост в Фейсбуке его хватает, на книжку – нет.
И в ноль слитый финал – о чем автор сообщил первым – лучшее тому доказательство.
Екатерина Писарева:
Антиутопия «Саша, привет!» – это, бесспорно, книга 2022 года. Ее уже признали лучшим романом этого сезона премии «Книга года» и «Ясная Поляна», она же вошла в шорт-лист «Большой книги» и – заслуженно! – «Новых горизонтов».
Начнем с того, что это очень своевременная книга, которая не могла появиться в других реалиях. Философский «Процесс» Кафки писался во время Первой мировой войны, «Саша, привет!» Данилова – стал предвестником всего того, что мы наблюдаем весь этот год. Всё в этом романе знакомо и привычно: и безумие правосудия, и абсурд происходящего, и безвыходность ситуации, и жуткие последствия общественной гуманизации.
По сюжету главный герой Сергей оказывается осужденным за аморальное преступление, карающееся смертной казнью. И это вовсе не убийство, не хищения в особо крупных размерах, не борьба с действующей властью и не подрыв государственного строя – герой-преподаватель попросту переспал со своей студенткой. И нет, дело тут не в харассменте, не во властной иерархии и не в девиантных отклонениях, а в том, что в альтернативном мире Данилова запрещен любой сексуальный контакт с лицами, не достигшими 21 года.
Красавице-студентке, к ужасу героя, оказывается всего 20, и власти наказывают его по всей строгости закона. Все доведено до автоматизма – и рассмотрение дела, и судебный вердикт, и исполнение наказания. Что интересно, никто не будет гоняться за героем, да и у него нет даже мысли о том, что можно ослушаться – он покорно идет на свою Голгофу. И окружающие вроде как понимают абсурд ситуации, и сочувствуют герою, но в то же время принимают правила игры. И если в «Бесчестии» Кутзее от героя отказывается вся общественность, то здесь многие воспринимают нарушителя как беднягу, которому не повезло. Ни о каком реальном сострадании речи не идет – единственное, что волнует людей – как будет происходить казнь и когда он умрет.
Смертная казнь в мире Данилова – тот еще перформанс. Начнем с того, что после оглашения вердикта Сергей переезжает в Комбинат – заведение для смертников. Каждый день он должен будет выходить на прогулку в сопровождении конвоира по специальной дорожке – прямо напротив нее расположено дуло автомата. Никто не знает, когда смертный приговор будет приведен в действие – героя могут расстрелять сразу же или не расстрелять до глубокой старости. В томительном ожидании казни будут проходить будни героя, общающегося с работниками Комбината и духовными представителями разных конфессий.
Фирменный стиль автора не спутать ни с кем, драматургическое начало прослеживается во всех прозаических текстах Данилова. Диалоги в романе написаны живо и кинематографично – о том, что из текста с легкостью можно сделать киносценарий автор пишет прямо, без экивоков. Да и вообще намекает на то, что все мы живем в своем абсурдном фильме. Думаю, если в этом сезоне «Новых горизонтов» потребуется назвать претендента на победу в кинопитчинге, все члены жюри единогласно проголосуют за Данилова. Впрочем, увидим.
Роман Татьяны Замировской в смысле степени разведывания и освоения неосвоенных, непродуманных модусов реальности, её альтернативных возможностей, пожалуй, наиболее радикальный среди всех, представленных на конкурс в этом году. Замировская не только предложила (описав весьма убедительно) возможную техническую основу реального бессмертия – что интересно уже само по себе, однако, как ни удивительно, ещё далеко не самое интересное. Возникший в результате этого технического решения мир цифрового потусторонья у Замировской получился живым и настоящим. Он до мельчайших подробностей – с его закономерностями и правилами, с его физикой, физиологией, психологией, с теориями сознания, легшими в основу его создания, с его антропологией, лингвистикой, этикой. Замировская предложила, фактически, и альтернативную онтологию, продумав также и устройство реальности в цифровом потустороньи, способы существования в нём, заметно отличающиеся от здешних; и – продлив человека за его границы, определявшиеся земным, плотским существованием, — альтернативную антропологию, продумав и и возможности, связанные со всем этим, и порождаемые новой реальностью трудности и проблемы – от психологических и этических до юридических («как законодательно закрепить шаткие права активированной копии, которая пусть и располагается на облачном сервере, осознаёт себя живым человеком?»).
Повествование вышло, правда, ощутимо перегруженным, не лишённым и некоторой сумбурности, но это и понятно: автору слишком много всего надо было сказать, уместив притом в рамки одного-единственного романа. Во всяком случае, роман очень мощный в пристальности понимания возможного и предполагаемого роман очень мощный, — что не отменяет его неровности, но существует наряду с нею, а отчасти и создаёт её.
Так что новые горизонты этот роман перед читателем точно открывает да ещё и заранее их подробно моделирует и продумывает с разных сторон.
Андрей Василевский:
Отдаю должное — весьма изобретательно, хорошо читается. Даже как-то свежо. Пока не начинается «политика» — диктатор и пр. Эта сюжетная линия — как будто из другого произведения. Не удержалась. Испортила. Эх.
Идея копирования сущности человека на «жесткий диск» в фантастике не нова. Достаточно вспомнить «Свечи над пультом» братьев Стругацких или «Видоизмененный углерод» Р. Моргана. Подобное предположение, конечно же, абсолютно ненаучно, но может стать отправной точкой для множества литературных спекуляций – от детективных до мелодраматических. Создательница «Смерти.net» решила поэкспериментировать в области социальной или даже политической: дескать, что будет, если все сохраненные в памяти компьютеров покойники потребуют себе таких же прав, как и живые, а то и попытаются захватить власть.
Кажется, что из подобной посылки ничего, кроме материала на одностраничную юмореску, заканчивающуюся словами «…и тут оборзевшему покойнику отрубили электропитание», не вытянешь. Но Т. Замировская сумела, отталкиваясь от вышеизложенной идеи, создать длинный и весьма запутанный роман.
Читатели у этого текста, кончено же, найдутся, но, как ни странно это прозвучит, будь текст книги менее наукообразен и псевдотехнологичен, он бы выглядел более реальным и серьезным. Если бы вместо технологии в воображаемом мире «Смерти.net» использовалась какая-нибудь магия, то текст воспринимался бы как попытка обсудить сложные онтологические вопросы в сугубо литературном антураже. А когда перед нами возникает какая-то якобы детективная кутерьма вокруг записанных мертвецов и цифровых доппельгангеров, то быстро ощущаешь, что это лишь досужая постмодернистская игра. Ведь человеческое сознание, человеческая душа – это нечто большее, чем сумма «нолей» и «единиц». Нечто сильно, сильно большее…
Ирина Епифанова:
В этом мире сознание людей время от времени оцифровывают, и в момент физической смерти они просыпаются «на том свете», в мире цифрового бессмертия. Где всё почти так же, как здесь, да не так.
Главная героиня романа мертва. Оказавшись по ту сторону, она пытается наладить контакт и живыми родственниками (это возможно), с дочерью, мужем. Вот только муж всячески игнорирует общение. И через некоторое время выясняется, что, по всем признакам, он-то её и убил. А потом из-за технического сбоя, при котором в цифровом банке распечатываются» оцифрованные личности некоторых ещё живых людей, и сам муж оказывается рядом с ней. Только оцифрован он был ещё до убийства, поэтому ничего не помнит об этом событии и точно так же озадачен.
Пытаясь расследовать собственную гибель, героиня одновременно постигает мир мертвых, хрупкость человеческих отношений, невещественность и эфемерность всего, что нас окружает.
Но тот, кто, может быть, хотел, простой фабульной прозы, «просто фантастики» или «просто детектива», возможно, будет разочарован. Ты быстро бросаешь изначальные попытки бодро бежать за сюжетом, текст поглощает тебя как зыбучие пески, он месмеричен, он самодостаточен, он довлеет. И ты то поддаёшься, то борешься с ним. Не всякий дойдёт до конца, но автор не делает скидок для слабых духом читателей.
Вадим Нестеров:
Однажды автору пришла в голову занятная мысль. И она принялась ее думать. Не про себя и даже не вслух, а в письменном виде. Занималась она этим довольно долго, а когда закончила – назвала это все романом Смерти.net
Жанр этой книги можно определить, как практически нечитаемые приключения мысли. Мысли о смерти, разумеется.
2043-й год, люди научились оцифровывать сознание и загружать его в Сеть, поэтому после смерти можно продолжить общение с близкими в интернете мертвых. А еще можно, чтобы они и между собой общались – потому что живым-то, понятно, не до них. И у них получается такой типа социум, такая страна мертвых… А еще можно, чтобы они как-нибудь добыли цифровые копии еще живых родственников и получилось бы, что люди раздвоились – один живет в цифровом мире мертвых, другой — в телесном мире живых. А еще…
Фонтанировать идеями у автора получается замечательно, говорю без всякой иронии. Только на первых страницах Татьяна Замировская вбросила несколько сюжетных заходов, для развертывания каждого из которых нужен толстый роман. Но осмысление – это не совсем то, что интересует автора. Весь роман представляет собой один нескончаемый монолог героини, живущей в этом мире мертвых и пытающейся разузнать – кто и за что ее убил.
О приключениях в посмертном мире – в самом прямом, а иносказательном смысле – написано довольно много романов, некоторые из которых, вроде «Танатонавтов» Бернара Вербера или «Света в окошке» Святослава Логинова я довольно хорошо помню через много лет после прочтения. Боюсь, что «Смерти.net» на эту полочку не встанет, несмотря на выплескивающуюся креативность автора.
По одной просто причине – я автору нафиг не сдался.
Спору нет – в современной литературе автор больше не обязан угождать читателю, от творца нельзя больше требовать ни прописанного сюжета, ни внутренней логики текста, ни проработанности описаний и уж точно никак нельзя клянчить легкости восприятия, если это, конечно, не презренная жанровая проза.
Но этот текст не сложный.
Он просто плохой.
Над ним тупо не-ра-бо-та-ли.
Там даже есть сюжет. И идея есть. Но все это настолько заболтано, причем неряшливо заболтано, что их наличие ничего не меняет. Обиднее всего, что книгу вполне можно было сделать, причем неплохую. Но автору это не надо.
Хотим мы этого или нет (и этого не может отменить даже современная литература) чтение – всегда диалог, потому что в нем по определению участвуют две стороны, автор и читатель.
Здесь же не просто монолог, здесь автора в его монологе несет во всех смыслах слова, включая неприличные, она письменно тараторит все, что она прямо сейчас подумала, и ни на секунду не задается вопросом – как это будет считываться с другой стороны диалога. Автор, наверное, выговорился, а мне что делать?
Эта книга, извините, выплеснулась из автора, и не все читатели успели отскочить.
Я – успел.
Я опытный.
P.S. И непременно запретите автору использовать скобки.
Я настаиваю.
Екатерина Писарева:
Прозой белорусской писательницы Татьяны Замировской я восхищаюсь очень давно – еще со сборников «Воробьиная река» и «Земля случайных чисел». Даже ее телеграм-канал «Свечи апокалипсиса» – это отдельная любовь и guilty pleasure. Поэтому я считаю, что о Замировской необходимо рассказывать на широкую аудиторию, ибо она действительно большой и незаслуженно обделенный вниманием автор.
Научно-фантастический роман «Смерти.net» написан виртуозно и продуман до мельчайших деталей. Замировская (как и Виктор Олегович в своем «Transhumanism INC») обращается к теме бессмертия, но в ее случае – цифрового. В апокалиптическом мире будущего смерть отменена, а люди могут при жизни копироваться, и в случае внезапной гибели (из-за теракта или болезни) активируется их цифровая копия или дубликат. Это помогает живым смириться с потерей, а также не бояться смерти – в мире будущего смерти действительно нет. Чтобы связаться с погибшим/ушедшим из жизни родственником, нужно всего лишь использовать «интернет для мертвых». Конечно, копирование регулируется государством и есть ограничения (нельзя копировать душевнобольных и детей), но в целом большинство людей регулярно и успешно копируется.
Главная героиня, от лица которой ведется повествование, пытается выяснить причину своей смерти. Попутно она рассуждает о природе жизни и вещей, о языке, об этике, о времени и, конечно же, о любви. Можно пересказывать роман и играть со смыслами (а их, поверьте, в этом тексте более чем), но это напрасное упражнение – читайте, ибо «текст важнее жизни».
Второй среди представленных на конкурс этого года текстов – после «Смерти.net» Замировской – в котором детально (и виртуозно) смоделировано и тщательно продумано цифровое посмертие (вымысел одновременно сложный и цельный внутренне логичный, с обилием фантастических допущений, все из которых неукоснительно используются), полный аллюзий разной степени неявности к текстам-предшественникам (к «Голове профессора Доуэля» Беляева, к «Мы» Замятина, к «О, дивный новый мир» Хаксли) и скрытых цитат из разных иных текстов, — «Transhumanism Inc.» Виктора Пелевина был бы всем хорош, не будь он так одномерен в своём смысле: увы, это всего лишь сатира на ныне действующую реальность, устроенная в конечном счёте как простое, до окарикатуривания и абсурда, преувеличение (и, понятно, осуждение) некоторых её тенденций. Чтение – не скрою – захватывающее (ведомое в основном мыслью: «А что он там ещё выдумает?..». Чистое удовольствие от вымысла, притом убедительного), но, право, глубины в этом нет.
Андрей Василевский:
Принято считать, что удачи у Пелевина через раз. А через раз — так… Но эта книга скорее из удачных. (Впрочем, Пелевин мне всегда интересен.) Но, как и в случае Дмитрия Данилова, возникают вопросы: 1) нужна ли Пелевину эта премия? 2) нужен ли Пелевин этой премии? В номинационном списке точно нужен. Как финалист — скорее нужен. Как лауреат — вряд ли.
Вот книга, которой не требуется критический анализ. Нет, не потому, что это будет «покушением на миражи» и «оскорблением гения отечественного постмодернизма». Просто отношение к текстам В. Пелевина у читателей давно оформилось в виде двух диаметрально противоположных подходов: его либо превозносят, либо – терпеть не могут. И талантливый постмодернист давно создает произведения, рассчитанные исключительно на «преданных сторонников». Книги эти пишутся четко, уверенно, в рамках почти конвейерного производства. Новый роман сделан столь же профессионально – «старый конь борозды не испортит». Но вдохновит и обрадует он только тех, кого вполне устраивает то, во что превратился за последние десятилетия яркий автор «Омона Ра» и «Чапаева и пустоты». Меня лично – нет.
Ирина Епифанова:
В попытках сказать что-то о зрелых вещах В. О. Пелевина, чувствуешь себя той собачкой из анекдота, которая бегает вокруг баобаба и восклицает: «Это неописуемо!»)
Ну серьёзно, это трудно, так плотно текст набит идеями, новоязом и аллюзиями. Как и роман Татьяны Замировской, роман затрагивает тему цифрового бессмертия. Отец главной героини, юной Мани, банкир, то есть мозг давно умершего человека, существующий в так называемой «банке», хранилище, где в нём искусственно поддерживается жизнь. Банкиры чрезвычайно влиятельны и почти бессмертны, но, конечно, такая жизнь-не-жизнь накладывает некоторые ограничения. Кроме того, текст донельзя упакован и литературными аллюзиями — самый-самый главный банкир Гольденштерн — это тебе сразу и Гильденстерн, и Гольдштейн из «1984» и такого в книге много.
Пелевин традиционно проявляет провидческие способности, многое из того, что он затрагивает и в этой книге и в других, написанных за последние десять лет, уже сбылось. Оттого читать его особенно интересно, как футурологический вестник. Опять же идеи свои он подаёт так лихо и так уверенно, что, пожалуй, только ему из всех современных авторов и прощаешь экспозицию, занимающую страниц сто.
Вадим Нестеров:
С упорством, достойным лучшего применения, организаторы премии «Новые горизонты» каждый год приводят в шорт-лист свадебного генерала.
Слава богу, что только одного.
Но приводят.
В прошлом сезоне одесную жениха сидел Евгений Водолазкин, в этом на генеральское место водрузили Виктора Пелевина.
Зачем они это делают – не очень понятно, потому что всем неловко.
И самому «генералу».
И жюри.
И остальным участникам.
«А сегодня дети… Внимание, внимание! Сегодня с вами наши «Веселые старты» побежит наш замечательный гость – мастер спорта международного класса Виктор Олегович! Поприветствуем его, дети, активнее хлопаем, активнее!».
Не побежит.
По крайней мере, не в моем топе.
Ах, да, рецензия же.
TRANSHUMANISM INC – хороший роман.
Автор вообще писать умеет.
Екатерина Писарева:
О том, что Виктор Олегович давно вышел за пределы любых горизонтов и постиг тайны бытия, мы и так все знаем. Вот уже тридцать лет он без устали рассказывает нам о колесе Сансары, о перерождении, о том, что мир намного сложнее и многограннее, чем нам всегда казалось. И что если долго вглядываться в пустоту, то она обязательно начнет вглядываться в ответ, и тогда всем уже не поздоровится.
У Пелевина последнего десятилетия бывают как откровенные литературные провалы («Смотритель»), так и большие творческие удачи («IPhuck 10»). Пожалуй, нет другого такого автора, которого ругают и хвалят с одинаковым энтузиазмом. Сам Пелевин над этим злобно подшучивает и в каждый новый текст вставляет фирменные шуточки об убогих критиках его литературного Высочества.
При всех огрехах «Transhumanism Inc.» все же можно отнести к интересным художественным опытам, особенно если читать подряд его и «KGBT+» – роман, вышедший уже в 2022 тревожном году. Обе книги написаны бойко и иронично и, конечно же, наводнены фирменными шуточками Виктора Олеговича, которые порой оказываются на грани фола. Так, например, невозможно уже терпеть вымученный троллинг над фем-сообществом – он такой же нелепый как шутки в «Кривом зеркале» по федеральному каналу.
Но чуть-чуть заспойлерю сюжет. Всего в книге семь глав и общий сеттинг. Вселенная Transhumanism’a замысловата: в далеком будущем богатые люди смогли обрести бессмертие, заточив мозги в банки под землей. Это мир после сердобол-большевистской революции, теперь существующий по новым правилам. России больше нет – на ее месте образовано Доброе государство во главе с бро Кукуратором. Отныне любой обеспеченный человек сможет стать вечным жителем этого дивного настоящего, если в состоянии прикупить себе таер (уровень) – и чем он выше, тем больше опций и спокойствия у его обладателя. Деньги в мире Трансгуманизма могут подарить удивительную жизнь с бесконечными возможностями, райские кущи, любые виды удовольствий и изощренный секс с кем угодно и в каких угодно декорациях.
Позволю процитировать фрагмент своей прошлогодней статьи: «Первое, что бросается в глаза, – в мире пелевинского будущего тоскливо и очень архаично, в нем ездят на чипированных лошадках и телегах, косят сено, попивают пиво «Спящая красавица», владеют холопами и ходят к кукухотерапевтам. Все, как и сейчас, вращается вокруг двух вещей – денег и секса, секса и денег. Сначала все хотят заработать, чтобы попасть в банку вечной жизни, а потом уже из банки начинают думать, как же с помощью новых технологий и смертных людей реализовать свои сексуальные желания. Вокруг них и крутится большинство сюжетов. В какие-то моменты кажется, что Виктор Олегович переизобрел для себя секс — как минимум открыл наконец кибердильдонику и виртуальное порно».
И хотя мне кажется, что Пелевин уже давным-давно находится выше всех литературных премий вместе взятых, будет справедливо признать: «новые горизонты» освоены им как никем другим.
(Ох, об этом тексте тоже коротко не написать — и надо бы гораздо длиннее.)
Текст очень яркий, но весьма проблематичный: замысел и переусложнён, и при этом сыроват (однако очень эффектен). Автор решает сразу несколько задач, одна другой амбициозней. Прежде всего, он вращивает в (не очень внятно продуманную) постапокалиптику не что-нибудь, а историю самого Иисуса Христа с двенадцатью апостолами и Марией Магдалиной. Читатель вправе подумать, что речь идёт о возникновении новой религии – а то и о новом пришествии Христа, но ничего подобного. Аналогия, будучи намеченной, хромает на все мыслимые ноги, сопоставления с Христом Проводник не выдерживает совершенно. Он ничему не учит (хотя спутники иногда называются его учениками), не предлагает никаких новых принципов жизни, не обещает спасения (грубо говоря: он даже не Сын Божий и не считает себя таковым, не исполняет данной Отцом миссии), и конец его земного существования оказывается совсем другим, как и судьбы его спутников. Главное, что теряется центральный смысл. У Прототипазаимствовано много черт – вплоть до того, что Проводник ходит по воде аки посуху (именно такими словами в тексте об этом и говорится), вербует себе в спутники маргиналов и неудачников, а также рыбаков, изъясняется притчами, ему около 33-х лет; под конец у него с учениками происходит аналог Тайной вечери… — Но Проводник не имеет в намерениях спасти мир и тащит с собой спутников-апостолов к Источнику Стекла исключительно с собственными, в каком-то смысле корыстными целями. (Зачем бы тогда все эти аналогии?) Больше всего история Проводника и его спутников, идущих к Источнику, похожа на историю Сталкера и Зоны (Стругацкие, похоже, доныне властвуют над умами фантастов). Ещё немного это напоминает путешествие героев Александра Волкова в Изумрудный город, но там участники похода хотя бы знают, за чем каждый из них туда идёт, здесь – нет.
(Любопытно, что об известном нам Христе в мире Скоренко нет ни малейших понятий и воспоминаний, — в частности, в Проводнике никто не опознаёт Прототипа, — о Боге-Отце тоже никакого – единственный раз, и то с сомнением, упоминается возможный создатель мира: «создатель, если таковой существовал…», — не говоря уже о Духе Святом, — а вот Писание почему-то цитируется. Это нелогично совсем, тем более, что в постапокалиптическом мире – по которому я ещё пройдусь – сохранилось множество памяти о предкатастрофическом состоянии, многие его формы прилежно воспроизводятся.)
Кроме того, автор соединяет элементы христианской истории с мифологией народов Крайнего Севера (в романе она приписана народам, живущим в пограничной, тундровой полосе между тёплой частью мира, ещё не захваченной Стеклом, и вечно холодной его частью, где никакой жизни нет; элементы её, как и само название этих мест – «сендуха» — тундра, и самоназвание чукчей «луораветланы», — насколько удалось проследить, заимствованы у реальных обитателей тундры). Этот мифологический, этнографический пласт – продуманный, как мне кажется, лучше и органичнее всего остального — почти самоцелен (и почти избыточен) в книге; в целом без него можно было бы и обойтись – и даже без того, что Проводник оказывается потомком людей тундры. Но колоритности роману это очень придаёт.
И третья задача – изображение устройства постапокалиптического мира.
Постапокалиптический мир у Скоренко, прежде всего, видится продуманным крайне неравномерно. Он же тут ещё и и предапокалиптический (что усложняет задачу. делая её ещё интереснее): основное содержание того участка его истории, что показан автором, состоит в наползании на мир невесть откуда взявшегося («никакого бога, просто неизвестная химическая реакция, упавшая с небес») Стекла и вместе с ним лютого холода, в котором не выживает ничто живое. (Автору этого, однако, мало, и он наделяет Стекло ещё и магическими свойствами – принципиально неясного порядка, известно о них, в частности, то, что оно способно либо убивать прикасающихся к нему, либо наделять их магическими же способностями – опять-таки никогда не возможно знать, какими, притом умению справляться с ними надо ещё овладевать, учиться. Новое усложнение задачи – и поклон ещё одной властительнице современного воображения, Джоан Роулинг с её делением всех на маглов и магов, которые применению магии учатся.)
Мир Скоренко существует после некоторой, предельно глухо и вскользь, проговоренной большой войны. Ни словом не сказано, кто с кем и за что воевал, но уничтожила эта война, кажется, всё, что только возможно, вплоть до всех известных нам стран (и их государств) и городов, населяющих их этносов (вероятно, война их смешала, потому что отдельные европейские и некоторые другие элементы узнаются), их языков – дав начало совсем другим. Мы не встретим ни одного знакомого ныне живущим топонима, города всё новые, – и ни единого названия ни одной из стран – здешних ли, тамошних, — никаких (знаем лишь, что по крайней мере одна из них – империя). Города есть, а стран нет, при том, что в происходящее здесь вовлечены громадные области мира, – как такое возможно? Всё происходит как бы в гриновской Гринландии – всё похоже на нечто европейское и всё при этом выдумано. Не очень понятно (непонятно совсем), что это даёт.
Цивилизационное состояние мира также непонятно: при несомненных чертах глубокой архаики там есть не только телефоны и радио, газеты и рекламные щиты, но и интернет, и компьютеры-планшеты. Признаков культуры, искусств и, кстати, религий как реальных верований во что бы то ни было трансцендентное незаметно совсем (правда, упоминаются какие-то «священники») – за исключением, о, удивление, — элементов иудаизма. Это единственная хоть как-то обозначенная религия в поствоенном мире, некоторые из спутников Проводника учились в хедере и иешиве (и ещё один еврейский элемент: один из персонажей, остающийся без имени, называется ивритским словом «даян» — судья. Судья он вполне первобытный: там, где правосудие не справляется, он наводит попрядок собственными средствами – обыкновенно кого-нибудь убивая). Это совсем нелогично, потому что (а) иудаизм не стремится распространять себя на нееврейский мир, куда бы вернее сохраниться элементам, скажем, гораздо более активных в этом смысле ислама или христианства, (б) больше ничего иудейского в этом мире мы не найдём, разве пару имён (например, Йоханаан и Ревекка). Видимо, в этом мире иудаизм как-то трансформировался, потому что иудеи тут строят храмы во множественном числе, этим занимался отец человека, учившегося в ешиве (что в здешнем иудаизме немыслимо, Храм был один, иерусалимский, разрушенный; остальное – синагоги, дома молитвы). При этом Писание – цитируется, и не как-нибудь, а по-старославянски: «мне отмщение, и аз воздам», — что немыслимо в мире с иудаизмом в качестве (предположительно) единственной религии.
Главная же черта постапокалиптического мира – совершенно первобытные нравы, торжество права сильного: вся верхушка пирамиды ценностей, видимо, срезана катастрофой, и осталась чистая борьба за выживание. (Подобно тому, как Пелевин доводит в своём «Трансгуманизме» до крайних пределов и далее узнаваемые тенденции начала 2020-х годов, Скоренко проделывает нечто подобное с 90-ми в их самом тёмном и зверском варианте.) «Добро» и «зло» выражены крайне невнятно; зло почти не осознаётся как таковое (ложь и трусость, правда, явно осуждается; неверность в любви тоже не поощряется, за это могут убить или искалечить). Убийства – видимо, не табуированные — в рутинном порядке вещей, и описываются они долго, подробно, разнообразно и, рискну сказать, с удовольствием.
(Интересно при этом: автор показывает, как катастрофа, не переставая таковою быть, превращается в рутину. К ней все адаптируются, включая тех, кого она губит.)
Вообще, темой смерти вообще и насильственной в особенности – которой, кстати, совершенно не требует ведущая идея наползающего на мир Стекла, — книга переполнена до некоторой навязчивости. Своими описаниями жестокостей этого мира автор регулярно и многократно переступает через читательский болевой порог. Например, экскурс в биографию близнецов-маньяков Осса и Нисса, изобилующий леденящими душу подробностями, — более чем колоритный, но ведь совершенно же избыточный по отношению к развитию сюжета и общему смыслу повествования. (Кстати, мотив насилия над беспомощным человеком, запертым в тайном помещении, в романе имеет некоторую навязчивость: так поступали с детьми Осс и Нисс, такова была судьба девушки Ревекки…) С шоковым воздействием на читателя вообще есть смысл обращаться экономнее, в противном случае у того просто притупится восприятие из защитных соображений. Автор же это сильнодействующее средство попросту транжирит.
Андрей Василевский:
Книга вышла в серии «Суперпроза». Нет, это не так — не суперпроза. Многословно, подробно, вязко. Читать трудно, очень трудно, очень и очень трудно. Приходиться делать усилия, чтобы просто двигаться по тексту. Такие усилия, что уже сложно следить за… Усилия не вознаграждаются. Это раздражает.
Немецкий литературный критик и публицист Д. Хмельницкий как-то написал: «Жизнь коротка, хороших писателей много, читать приятнее симпатичных».
Тимофей Юрьевич Скоренко – безусловно хороший писатель. Даже вне зависимости от номинального «общественного признания», выразившегося в различных премиях и наградах – от «Странника» до «Бронзовой улитки». Насчет «симпатичности» ничего сказать не могу – лично не знаком. Но вот к его текстам у меня лично почему-то не лежит душа. Пытался заняться объективным самоанализом – ничего не выходит. Крепко «сбитая» проза, четкий стиль, в сюжете все «нитки» вроде бы «подтянуты» и все «чеховские ружья» в финале стреляют. Но желание не то, что бы перечитывать (это, как известно, самый главный признак удачной книги), но даже дочитывать последний роман Скоренко – не было.
Хотя, казалось бы, все исходные элементы для того, чтобы увлечься текстом налицо. Начиная даже с главной посылки: «в некотором царстве, в некотором государстве» (то ли в нашем будущем, то ли в параллельной реальности) появилось некое вещество, которое назвали Стеклом (именно так, с большой буквы). Название закрепилось потому, что при соприкосновении с этим веществом любая органика живых существ превращалась в стекло обычное. А живые существа умирали «в страшных судорогах».
Сначала Стекло пыталось бойко распространиться с Северного полюса, затем приостановило свою экспансию, а отошедшее от глобального испуга человечество начало быстренько продумывать, как из сложившейся коллизии извлечь какую-нибудь выгоду. Любую: от создания клинков со стеклянными лезвиями до организации культов Стеклопоклонников.
Идея, конечно, не новенькая, и в фантастике уже была блестяще реализована Д. Баллардом в «Кристаллическом мире». Но если у великого британца художественный текст был просто художественным текстом, то от книги Т. Скоренко создается впечатление, будто автор постоянно пытается нам «впарить» некую поучительную притчу, сам толком не понимая, чему желает «поучить».
Роман «Стекло», как и положено хорошему постмодернистскому тексту (а еще раз повторюсь: объективно – книга очень хорошая) допускает массу интерпретаций своего содержания, сопровождающихся большими или меньшими страданиями птиц семейства сипуховых, натягиваемых на глобус. Например, такое истолкование: под Стеклом автор имеет в виду идею Бога, которая способна полностью подчинить себе человека, а потому такая идейка должна быть уничтожена (сова пищит очень громко). Или Стекло – это просто любой догматизм, idee fixe, делающий человека негибким, тупым и понятным («стеклянным»). Такие догматические подходы убивают жизнь, а потому тоже должны быть истреблены (сова опять пищит). Или… Ладно, прекращаю юродствовать.
Судя по всему, корень раздражения, которое вызывает у некоторых книга Т. Скоренко, лежит в том, что, как и многие другие постмодернистские тексты, она пытается выглядеть «больше, чем есть на самом деле». Создает иллюзию глубокомысленности, хотя в реальности автор написал только НФ-боевичок о сволочах, пытающихся эксплуатировать надвигающуюся всемирную катастрофу. Литературный талант позволил эту пустоту замаскировать и даже создать множество посылок для филологических и литературоведческих спекуляций. Но это всего лишь иллюзия. И, как любая иллюзия, начинает быстро раздражать. Ведь даже в цирке есть не только фокусники, но и другие артисты.
А, впрочем, талант престиджитатора тоже надо поощрять – поэтому я и пожелаю и Т. Скоренко, и его книге всяческих успехов. А сам пойду, еще разок перечитаю «Тетралогию катастроф» Д. Балларда.
Ирина Епифанова:
Это один из самых необычных фантастических романов, прочитанных мною, пожалуй, со времён «Иных песен» Дукая. Смесь постапокалипсиса, научной и социальной фантастики, ну и с очевидными евангельскими параллелями.
В изображённом в романе мире существует некое вещество, Стекло, которое при соприкосновении обращает в себя всё. Но, в отличие от воннегутовского льда-девять, бывают исключения. Редко, крайне редко, случается такое, что человек, дотронувшийся до Стекла, не умирает и обретает необычные способности. Но пока не попробуешь — не узнаешь.
Роман полифоничен, в нём развиваются параллельно три линии.
По слухам, где-то на крайнем севере находится источник Стекла, откуда оно распространяется. Есть поверье, что в этом месте исполняются желания. В это мистическое и почти недостижимое из-за тягот пути место отправляется загадочный человек по прозвищу Проводник, своего рода духовный лидер. А с ним идут двенадцать его учеников и последователей. Ученики — люди с очень разными судьбами, в ходе пути, на привалах, они рассказывают свои истории (очень люблю этот приём!), необыкновенные, порой шокирующие.
Другая линия — в городе, откуда начинается путешествие Проводника, существует некая секта. Её лидер Ка считает Проводника своим соперником и заказывает убийство его самого, его жены и спутников. По следу Проводника он отправляет даяна — необычного человека, который обострённо чувствует справедливость и вершит правосудие на своём пути, и никто не может ему противостоять.
И третья линия — линия обитателей крайнего севера и Хозяина тундры. По сути Хозяин олицетворяет силы природы и одновременно некие исконные устои, традиции, которым, с одной стороны, угрожает наступление цивилизации, а с другой — продвижение Стекла на юг.
В финале все три линии объединяются. Далеко не всем участникам паломничества, руководимого Проводником, удаётся достичь источника Стекла. И он, разумеется, оказывается совсем не таким, как они ожидали.
Мир, созданный Скоренко, очень красивый, мрачный, холодный, зримый. Покидать его не хочется. И после прочтения думаешь о нём ещё очень долго.
Вадим Нестеров:
«Но я как стекло был. То есть остекленевши»
На Земле появляется таинственное и страшное Стекло, и кто его коснется – сам станет Стеклом. Все как в сказке: «А кто посоха моего коснется – никогда не проснется». При этом Стекло с каждым годом разрастается, как Клон из советско-переведенной повести Кейта и Теодора, и скоро на Земле будет одно сплошное телевидение, то есть Стекло.
Но это будет еще не скоро, а пока Стекло затаилось на Крайнем Севере и потихоньку стекает вниз по меридианам. Но вот однажды северный разведчик Тыкулча встречает чертову дюжин людей с юга в хорошей дорогой экипировке, которые идут на север во главе с таинственным Проводником…
Одна из самых неприятных вещей, что произошли с литературой – это то, что книги стали средством самовыражения. Изначально книга была рассказанной историей, а автор даже не маячил на заднем плане, его дело – донести до читателя историю, рассказать ее. Чем меньше автора, тем лучше – читатель не отвлекался.
Со временем автора становилось все больше и больше, и постепенно некоторые книги стали не историей, а витриной для показа автора. «Стекло» — из таких. В «Стекле» автора чрезмерно много. Установка автора «А еще я вот как могу, и на машинке, и вышивать…» — красной нитью проходит через весь немалый роман.
Справедливости ради – автор действительно много знает и действительно может, поэтому от аллюзий в его книге не продохнуть. Можно просто отсечки делать: двенадцать странников во главе с Проводником идут на север, привет Евангелию, на привалах рассказывая свои истории, салют Чосеру с «Кентерберийскими паломниками». Отсылок и в самом деле масса – от Белого Безмолвия Джека Лондона до Льда-9 Курта Воннегута, при этом добрую половину я наверняка проглядел.
И я отдаю должное эрудиции и начитанности автора, но вот беда — аллюзии и цитаты нужны для того, чтобы подчеркнуть что-то или намекнуть на.
А вот с тем, что же он хочет сказать и про что же рассказать, у Скоренко явные проблемы.
И это главная проблема книги, где стиль побеждает месседж за явным преимуществом.
Самое печальное – автор сам прекрасно видит, что не цепляет читателя и в какой-то момент решает «выпью водки – разойдусь». В смысле – воспользуюсь беспроигрышным приемом: нагоню жути – эмоции у читателя поневоле проснутся. И началось… Кровь, кишки, изнасилования и расчлененка, чудовища вида ужасного схватили ребенка несчастного.
Печаль в том, что даже это не помогает, потому что по-настоящему автор увлечен только одним – демонстрацией собственной крутости. Автор много может, но совершенно ничего не хочет.
Дико скучная вещь. Дочитал с трудом, предчувствия не обманули, никакого финала не обнаружил.
Екатерина Писарева:
Роман-странствие, эдакий литературный роуд-муви, философский текст, в котором еще предстоит разобраться. Герои Скоренко путешествуют по ледяной пустыне с Проводником, рассказывают истории и пытаются выжить. Диалоги местами кажутся немного вымученными, хотя все огрехи можно списать на условность жанра. Но в целом текст крепкий, сюжет работающий, а автор – уже знакомый и полюбившийся. Кстати, в нынешнем романе прослеживаются отголоски «Эвереста» – чувствуется его знакомое холодное дыхание. Хотя художественно «Стекло» прочнее, сложнее и вывереннее.
облако тэгов
